Оська
Королевство Алых БашенКоролевство Алых Башен
В королевстве Алых Башен жили рыцари и маги, и на самой древней башне — старый, мудрый Звездочет: он скрипел пером гусиным по пергаментной бумаге, и записывал, что было, и что будет каждый год... За стеной из алой яшмы поднимался гордый замок, по углам — четыре башни — Север, Запад, Юга, Восток. Башни были из рубинов, кимофанов и гранатов, альмандиновые окна, в каждой башне — огонек...
Сам Король жил в старом замке и не правил королевством: да и этою страною управлять — излишний труд. Ею правил маг-волшебник, Звездочет на древней башне, и ему помощник верный был веселый старый Шут. А Принцесса в третьей башне из нежнейших алых шерлов, пряла пряжу из тончайших серебристых облаков; и была она прекрасна, как Принцессы в старых сказках, только в сказках, для которых не найдется даже слов...
В этом странном королевстве никогда не гасло солнце, никогда не меркли звезды, никогда не лилась кровь: там жила в последней башне золотая чудо-птица, птица с крыльями, как пламя, с странным именем — Любовь...
Птица в башне пела песни: и они неслись далеко, очаровывая души, покоряя все сердца; в королевстве Алых Башен никогда не лились слезы, в королевстве Алых Башен было счастье без конца..
Ах, какое это было чудесное королевство!
Я, впрочем, совсем другого мнения о нем: извольте радоваться! — тащить огромную тяжелую картонку, в которую запакована какая-то удивительная елочная игрушка, выписанная генералом для своей племянницы из Парижа! И вместо того, чтобы ехать в отпуск, прямо домой, заезжать еще в чужую усадьбу, специально для того, чтобы передать ей этот подарок!
Эта огромная картонная тютя теперь торжественно красовалась на столе в гостиной. Я сперва конечно, не обратил на нее никакого внимания, и только с тоской поглядывал на часы в столовой, пока генерал угощал меня удивительным коньяком.
Наконец, генерал, крякнув, разгладил усы и заметил:
— Так, так, корнет. Получили первое боевое крещение, да-с. Три недели в лазарете? Владимир с мечами и с бантом?.. Поздравляю, поздравляю. Навылет? Это пустяки. У меня, вот в Турецкую кампанию... ну да об этом я вам как-нибудь расскажу при случае, а пока вот: маленькая просьба. Вы теперь на побывку домой? Не терпится, небось? Как же, святки, сам знаю. Так вот, по дороге, вам ведь недалеко — заверните в усадьбу моей сестры, баронессы Д... Я уже писал им, чтобы лошадей выслали... Там, кстати, и Сочельник проведете и внучатную мою племяннику, Эльфочку, обрадуете. Свезите ей от старого дяди. Думаю, что угодил. Она у нас такая... воздушная, потому и Эльфочкой зовем, а настоящее то имя Людмила...
Генерал поднялся и, тяжело опираясь на палку, захромал в гостиную, где стояло картонное чудище.
Благодарю покорно! Если я успею еще захватить поезд, то все равно с этим «заездом по дороге» никак не попаду к Сочельнику долой. Правда, наше имение не очень далеко, но все-таки; а мама так просила меня встретить с ней Сочельник! Шутка ли сказать — целый год войны, как не видались...
Но не исполнить этой «просьбы» было невозможно, и я, проклиная и генерала, и ни в чем неповинную «Эльфочку», уселся вечером в вагон с огромной коробкой.
А вышло так, что я до сих пор иногда вспоминаю этот Сочельник, может быть потому еще, что это было последнее, настоящее «Рождество».
Вороные рысаки, ждавшие меня на маленькой белой станции, удобные теплые сани, с коврами и подушками. Несколько верст по гладкой, заснеженной дороге. Аллея оголенных кленов, целая свора огромных, злобных догов, и старый, и уютный дом, с колоннами, как и полагается, весь в кустах — сирени, с должно быть, теперь совсем закутанный снегом.
Маленькая, глухая усадебка, и дом теплый, уютный, с переходами, неожиданными каморками, ступеньками, весь еще полный озабоченной предпраздничной суетней. Пахло елкой, мятными пряниками, и сдобными булками, и еще чем-то неуловимым, чем пахнут засохшие лепестки с роз в старых комодах.
В доме было только две женщины: баронесса Д., седая, представительная старуха, и её внучка — Эльфочка. Действительно, воздушная, как сказал генерал. К Совсем еще подросток, тоненькая, хрупкая, с детскими плечиками, первый раз, наверно, надевшая праздничное шелковое «взрослое» платье, все в кружевах и воланах. На вид ей было не больше четырнадцати лет, но она старалась держаться, как взрослая.
Я приехал как раз во время — только что собирались зажигать елку. Конечно, о том, чтобы ехать сейчас обратно, не могло быть и речи, да и все равно пришлось бы до следующего утра ждать на станции. А в этом доме даже совершенно чужого человека сразу охватывала на такая атмосфера уюта и тепла, что я сразу почувствовал себя как дома, и с увлечением стал помогать Эльфочке вешать на елку последние стекляшки ж пряники.
Огромную белую картонку поставили под елку.
— Вы не знаете, что в пей такое? — спросила Эльфочка, лукаво прищуриваясь.
— Королевство, принцесса!
В дверях появилась бабушка.
— Ну, а теперь, дети, уходите, я сама зажгу елку, и потом вас позову, — заявила она.
Я не успел даже обидеться на это «дети». Позвольте, мне двадцать лет, я уже ранен, и... Но Эльфочка схватила меня за руку и потащила куда-то по лестнице вниз, в столовую. На столе, украшенном маленькой елочкой, стояла кутья, и узвар, а при виде осетрины я невольно вспомнил, что ужасно голоден, но Эльфочка указала мне пальцем на какой-то пирог стоявший посередине стола, и таинственно прошептала:
— Это «королевский пирог» — вы знаете, что это такое?
Нет, я не знал.
— Старинный французский обычай, — пояснила она. У нас была одна француженка в роду, так вот с тех пор и осталось... В Сочельник печется пирог, и в него запекается золотой, а потом пирог разрезается на столько кусков, сколько людей в доме, и еще один оставляется для случайного гостя, или для нищего. У кого окажется золотой, тот объявляется королем, выбирает себе королеву. Они надевают короны, садятся рядом за стол, и все должны исполнять в этот вечер все их желания... В прошлом году королем оказался кучер Иван, — тот самый, который вез вас со станции... Мы его еле-еле усадили за стол, и я была выбрана королевой... и ужасно радовалась, но я была тогда маленькая...
— А сколько вам теперь лет, Эльфочка?
Она презрительно посмотрела на меня в поняла плечиками:
— Дамам не задают таких вопросов, корнет.
Под елкой оказалось много подарков: какие-то салфеточки, вышитые Эльфочкой для баронессы, а для Эльфочки — книги, золотые часики, жемчужная нитка на шею...
— Теперь, конечно, ты еще не можешь ее носить, — заметила бабушка. — Но когда я повезу тебя ко двору...
Не забыли даже меня, случайного гостя: в красивый портсигар из слоновой кости с художественной резьбой была всунута записочка с моим именем, и я, окончательно растроганный, поцеловал баронессе руку, а Эльфочка захлопала в ладоши.
— Ну, а теперь дядин подарок!
Белая картонная тютя была вытащена на середину гостиной, и мы принялись ее разворачивать. Картон, бумага, еще бумага...
Ах, какое это было чудесное королевство
Действительно, я никогда больше не видал таких художественных картонажей: старинный замок, строго выдержанный в готическом стиле, с четырьмя башнями по углам. В каждую башню вставляется фонарик, и тогда окна из красноватой слюды бросали алые отблески на белую вату, покрывавшую стены и золоченные крыши. Получалось с впечатление, будто бы в башнях действительно живые фигурки: старый звездочет, в мантии, усыпанный звездами, шут в колпаке с погремушками, прекрасная принцесса с прялкой. И чудесная золотая птица. Все фигуры были сделаны из воска и раскрашены, а птица настоящая, вызолоченная, с крыльями, усыпанными мелками драгоценными камнями. Она могла служить потом замечательным пресс-папье.
Отдельно же, на самом дне картонки, лежала французская книга, отпечатанная на желтой, плотной, как пергамент, бумаге, с позолоченными заставками и заглавными буквами — маленький шедевр печатного искусства — «Королевство Алых Башен».
Я заглянул через плечо Эльфочки, совсем забывшей о том, что она взрослая, и усевшейся тут же на ковре, среди обрывков бумаги, раскрыв па коленях книжку:
В королевство Алых Башен Принц пришел однажды юный, стройный, смелый и отважный, в раззолоченных шелках: кудри — нити золотые, а глаза как в небе, звезды; меч отточен в его ножнах, и улыбка на устах.
Подойдя к старинной башне, он поднялся на ступени
— Расскажи мне, что ты знаешь, тайну звездную открой!
Звездочет взглянул на принца, посмотрел на что-то в звездах, и в молчании суровом покачал лишь головой. Что же принцу было делать? Ко второй пошел он башне, где сидя верхом на троне, заливался смехом Шут:
— Ваша светлость, в нашем царстве только песни и веселье, — вы пойдите к третьей башне, не задерживайтесь тут.
А принцесса в третьей башне, как мечта была прекрасна... И, увидевши друг друга, оба поняли без слов... Потому, что в этом царстве, все любили без сомнений, все мечтали, не тоскуя, и пленялись без оков...
— Почему же эта птица заперта в четвертой башне из карбункулов рубинов темно-красных янтарей? Почему никто не знает и не видит этой птицы, и никто ей не раскроет в алых яхонтах дверей?
И, конечно, все случилось, предначертанное в звездах: Принц открыл у башни двери, и как пламя ввысь метнулась, улетела в небо птица золотая чудо-птица с странным именем — Любовь...
В королевстве Алых Башен горько плакали все люди — Шут, Принцесса, даже старый, очень мудрый Звездочет; и тогда Принц поднял руку и поклялся, что разыщет и обратно чудо-птицу в королевство принесет.
За столом, в моем куске «королевского пирога» оказался золотой, и Эльфочка торжественно надела мне на голову корону, уверяя, что она мне, очень идет, а я выбрал ее, конечно, королевой, хотя сперва, чтоб подразнить, предложил корону бабушке.
Уезжал рано утром, когда все в доме спали, чтобы не опоздать на поезд; около крыльца стояли воронью в клубах белого пара — было раннее зимнее утро, когда, как на скверных картинках, розовое небо и голубой снег. В передней, надевая шинель, услышал скрип и обернулся: с лестницы спускалась Эльфочка, запахивая на ходу обернулся: с лестницы спускалась Эльфочка, запахивая на ходу шелковый, подбитый лебяжьим пухом халатик.
— Прощайте, — смущенно прошептала она, — я... я хотела вас попросить — возьмите — на память — вот эту ладанку... знаете, на войне...
Она протянула мне старинную медную иконку Божьей Матери, и в глазах снова забегали лукавые огоньки:
— Вчера вы должны были исполнить любое мое желание, но я прошу вас сегодня, корнет.
Я взял ладанку, щелкнул шпорами, приложился к тоненькой, детской ручке, а потом, не удержавшись, рванул ее к себе и крепко поцеловал в губы.
Эльфочка ахнула, вырвалась и бросилась опрометью вверх по лестнице, оставив на пуговице, моего обшлага маленький комочек зацепившегося белого пуха.
Я выскочил на крыльцо.
— Пошел!
В королевстве Алых Башен стало сумрачно и глухо: развалился старый замок — первым умер в нем Король... и остались только башни, что, как прежде, возвышались, над страной, теперь узнавшей, что, такое страх и боль... Шут умолк и не смеялся; Звездочет еще стал строже; только в сердце у Принцессы слабо теплилась Мечта... А в четвертой, алой башне, где жила когда-то птица, птица, с именем чудесным, поселилась — Пустота...
И однажды... был Сочельник..., звезды вспыхивали в небе, все кругом покрыл, как ватой, белый искрящийся снег... В двери старой тусклой башне, где жила теперь Принцесса, постучался робко путник, попросился на ночлег. За столом уселись рядом: Шут, Принцесса, бедный путник, и совсем уже ослепший, старый, мудрый Звездочет.
— Я — сказал он, — твердо верю: никогда не лгали звезды, и когда настанут сроки, в эту башню Принц придет...
— Я пришел, — ответил путник, — только — где же королевство? Не развалины же эти — башни алых янтарей? Где ж прекрасная Принцесса? — Нет, конечно, не для этой я искал по свету птицу, всех чудесней и нежней... Я не видел королевства ни чудеснее, ни краше королевства Алых Башен, обойдя кругом весь свет... Правда, я прошел напрасно, ни найдя волшебной птицы, но и здесь нет Алых Башен, и Принцессы тоже нет...
А Принцесса, бросив прялку, посмотрела на пришельца:
— Нет, — она сказала твердо, — ты совсем не тот... не тот... Принц был юный, светлокудрый, и глаза его, как звезды; у тебя ж седые брови, и усталый, горький рот...
В королевстве Алых Башен — больше нету королевства: не узнавшие друг друга не имеют права жить; и потерянную радость, и потерянное счастье, суждено, как алый камень, в сердце горестно хранить...
Ах, Боже мой, Сочельник! Странный день в году, когда невольно вспоминаешь прошлое — хорошее прошлое, конечно, настоящую жизнь. И не только это: Рождество — это детский праздник, или вернее, праздник, когда и взрослые чувствуют себя детьми.
Мама, дом, детство, блестящая елки... я обычно, хожу в этот вечер под чужими окнами, заглядывая в них и стараясь представить себе, что там, у елки, такие же счастливые люди, каким и я был когда-то... Или забиваюсь в свой угол, зажигаю на столе свечку в наливаю стакан. Один.
Приглашали знакомые. Не пошел. Заработал к Рождеству немного денег и решил закатиться с компанией в ресторан. Там играет старый цыганский примас — скрипач Янко — старик совсем, а хорошо помнит офицеров моего полка. Да и в Добровольческой я с ним встречался... По крайней мере, хоть старое веселье помнит, а то разве, теперь умеют веселиться, ухаживать, по настоящему, любить?..
Ну, о любви то я и сам не вспоминаю, смешно... Чересчур много «любимых женщин», всех этих Адочек, Верочек... Надоели.
Пили до утра. Серпантин, воздушные шары, еще что-то... Играл Янко, танцевала акробатические танцы какая-то балерина, тонкая, гибкая, как змея.
Я ее видел впервые: недавно приехала. Но нашлись знакомые, пригласили к столу, а потом, под утро уже, поехали к ней пить кофе. Собственно говоря, собирался я один, потому что не все ли равно — она ли, другая?.. Но за мной увязалось еще нисколько.
Странное впечатление, когда выходишь на улицу на рассвете зимнего дня. Улицы кажутся такими тихими, подметенными снегом, праздничными. Сразу чувствуется почему-то, что по ним будут ходить в этот день спокойно и радостно, потому, что праздник... В английских книжках есть такие картинки Merry Crismas. Веселое Рождество.
У Людмилы Лэн — так значилось в афише — две меблированных комнаты, но может быть потому, что мы, войдя, сразу бросили пальто и шубы куда попало, они стали как-то особенно неуютными. На столе стояла маленькая елка, с приготовленными свечами.
Людмила сварила на электрическом кофейнике кофе, поставила ликер и, подойдя к столику, стала зажигать на елке свечи. Она, кажется, была трезвее всех.
— Теперь уж скоро утро, — сказал я. — Зачем вы зажигаете?
Она улыбнулась.
— А я для себя... Пейте, пожалуйста. Раз Рождество, значит, должна быть елка... — Она взяла какой-то красный фонарик, лежавший поделкой, осторожно разгладила его, выпрямила, зажгла.
Я подошел и обнял ее за плечи.
— Ну, дорогая... — хотел сказать, — пойдемте за стол, — и не кончил.
В руках у Людмилы Лэн была мятая, кое-где порванная, золотая башенка с алыми окнами из слюды.
— Это что у вас такое?
Она поставила башенку на подоконник.
— Старая игрушка... С детства еще. Мне подарили однажды на елку целый картонный замок... Королевство Алых Башен... И, как ни странно, каким-то чудом все-таки удалось сохранить одну башенку... Я с ней никогда не расстаюсь. В Сочельник зажигаю и ставлю на окно, — может быть, кому-нибудь и посветит этот огонек.
За столом кто рассмеялся и плоско сострил. Людмила на минуту прижалась лбом к стеклу. Я видел сбоку её лицо — темные круги под глазами, накрашенные губы, выбившийся пепельный локон. Синие глаза смотрели устало и спокойно. Они больше не удивлялись и не ждали ничего.
Да, теперь я узнал ее — тоненькую Эльфочку — из старой усадьбы, — старый дом, елка, Королевство Алых Башен, и я, двадцатилетний гусарский корнет...
И таким же вот, рождественским утром, первый — и последний наш поцелуй в темной передней.
Я прикоснулся к рукаву, как будто ожидая найти па нем еще тот комочек лебяжьего пуха, зацепившийся за пуговицу шипели — у Эльфочки был лебяжий халатик, легкий, как снежинка...
Сказать ей? Зачем? Разве, она узнает во мне — того — корнета? Да и я не узнал бы ее, если не эта башенка...
Я прошел в другую комнату, разыскал свою шляпу, пальто и вышел на улицу. Было холодно и зябко.
В большом доме, с темными окнами, на четвертом этаже, у самого подоконника виделся слабый, алый огонек...
Как кончалась та сказка?
«В королевстве Алых Башен...» так ведь нет же королевства...
Разве принц пришел обратно? «...растворилась в башню дверь...»
К черту башню! Нет, не помню...
Как сберечь нам в жизни сказку, если даже в этой сказке — горечь жизненных потерь?
В королевстве Алых Башен жили рыцари и маги, и на самой древней башне — старый, мудрый Звездочет: он скрипел пером гусиным по пергаментной бумаге, и записывал, что было, и что будет каждый год... За стеной из алой яшмы поднимался гордый замок, по углам — четыре башни — Север, Запад, Юга, Восток. Башни были из рубинов, кимофанов и гранатов, альмандиновые окна, в каждой башне — огонек...
Сам Король жил в старом замке и не правил королевством: да и этою страною управлять — излишний труд. Ею правил маг-волшебник, Звездочет на древней башне, и ему помощник верный был веселый старый Шут. А Принцесса в третьей башне из нежнейших алых шерлов, пряла пряжу из тончайших серебристых облаков; и была она прекрасна, как Принцессы в старых сказках, только в сказках, для которых не найдется даже слов...
В этом странном королевстве никогда не гасло солнце, никогда не меркли звезды, никогда не лилась кровь: там жила в последней башне золотая чудо-птица, птица с крыльями, как пламя, с странным именем — Любовь...
Птица в башне пела песни: и они неслись далеко, очаровывая души, покоряя все сердца; в королевстве Алых Башен никогда не лились слезы, в королевстве Алых Башен было счастье без конца..
Ах, какое это было чудесное королевство!
Я, впрочем, совсем другого мнения о нем: извольте радоваться! — тащить огромную тяжелую картонку, в которую запакована какая-то удивительная елочная игрушка, выписанная генералом для своей племянницы из Парижа! И вместо того, чтобы ехать в отпуск, прямо домой, заезжать еще в чужую усадьбу, специально для того, чтобы передать ей этот подарок!
Эта огромная картонная тютя теперь торжественно красовалась на столе в гостиной. Я сперва конечно, не обратил на нее никакого внимания, и только с тоской поглядывал на часы в столовой, пока генерал угощал меня удивительным коньяком.
Наконец, генерал, крякнув, разгладил усы и заметил:
— Так, так, корнет. Получили первое боевое крещение, да-с. Три недели в лазарете? Владимир с мечами и с бантом?.. Поздравляю, поздравляю. Навылет? Это пустяки. У меня, вот в Турецкую кампанию... ну да об этом я вам как-нибудь расскажу при случае, а пока вот: маленькая просьба. Вы теперь на побывку домой? Не терпится, небось? Как же, святки, сам знаю. Так вот, по дороге, вам ведь недалеко — заверните в усадьбу моей сестры, баронессы Д... Я уже писал им, чтобы лошадей выслали... Там, кстати, и Сочельник проведете и внучатную мою племяннику, Эльфочку, обрадуете. Свезите ей от старого дяди. Думаю, что угодил. Она у нас такая... воздушная, потому и Эльфочкой зовем, а настоящее то имя Людмила...
Генерал поднялся и, тяжело опираясь на палку, захромал в гостиную, где стояло картонное чудище.
Благодарю покорно! Если я успею еще захватить поезд, то все равно с этим «заездом по дороге» никак не попаду к Сочельнику долой. Правда, наше имение не очень далеко, но все-таки; а мама так просила меня встретить с ней Сочельник! Шутка ли сказать — целый год войны, как не видались...
Но не исполнить этой «просьбы» было невозможно, и я, проклиная и генерала, и ни в чем неповинную «Эльфочку», уселся вечером в вагон с огромной коробкой.
А вышло так, что я до сих пор иногда вспоминаю этот Сочельник, может быть потому еще, что это было последнее, настоящее «Рождество».
Вороные рысаки, ждавшие меня на маленькой белой станции, удобные теплые сани, с коврами и подушками. Несколько верст по гладкой, заснеженной дороге. Аллея оголенных кленов, целая свора огромных, злобных догов, и старый, и уютный дом, с колоннами, как и полагается, весь в кустах — сирени, с должно быть, теперь совсем закутанный снегом.
Маленькая, глухая усадебка, и дом теплый, уютный, с переходами, неожиданными каморками, ступеньками, весь еще полный озабоченной предпраздничной суетней. Пахло елкой, мятными пряниками, и сдобными булками, и еще чем-то неуловимым, чем пахнут засохшие лепестки с роз в старых комодах.
В доме было только две женщины: баронесса Д., седая, представительная старуха, и её внучка — Эльфочка. Действительно, воздушная, как сказал генерал. К Совсем еще подросток, тоненькая, хрупкая, с детскими плечиками, первый раз, наверно, надевшая праздничное шелковое «взрослое» платье, все в кружевах и воланах. На вид ей было не больше четырнадцати лет, но она старалась держаться, как взрослая.
Я приехал как раз во время — только что собирались зажигать елку. Конечно, о том, чтобы ехать сейчас обратно, не могло быть и речи, да и все равно пришлось бы до следующего утра ждать на станции. А в этом доме даже совершенно чужого человека сразу охватывала на такая атмосфера уюта и тепла, что я сразу почувствовал себя как дома, и с увлечением стал помогать Эльфочке вешать на елку последние стекляшки ж пряники.
Огромную белую картонку поставили под елку.
— Вы не знаете, что в пей такое? — спросила Эльфочка, лукаво прищуриваясь.
— Королевство, принцесса!
В дверях появилась бабушка.
— Ну, а теперь, дети, уходите, я сама зажгу елку, и потом вас позову, — заявила она.
Я не успел даже обидеться на это «дети». Позвольте, мне двадцать лет, я уже ранен, и... Но Эльфочка схватила меня за руку и потащила куда-то по лестнице вниз, в столовую. На столе, украшенном маленькой елочкой, стояла кутья, и узвар, а при виде осетрины я невольно вспомнил, что ужасно голоден, но Эльфочка указала мне пальцем на какой-то пирог стоявший посередине стола, и таинственно прошептала:
— Это «королевский пирог» — вы знаете, что это такое?
Нет, я не знал.
— Старинный французский обычай, — пояснила она. У нас была одна француженка в роду, так вот с тех пор и осталось... В Сочельник печется пирог, и в него запекается золотой, а потом пирог разрезается на столько кусков, сколько людей в доме, и еще один оставляется для случайного гостя, или для нищего. У кого окажется золотой, тот объявляется королем, выбирает себе королеву. Они надевают короны, садятся рядом за стол, и все должны исполнять в этот вечер все их желания... В прошлом году королем оказался кучер Иван, — тот самый, который вез вас со станции... Мы его еле-еле усадили за стол, и я была выбрана королевой... и ужасно радовалась, но я была тогда маленькая...
— А сколько вам теперь лет, Эльфочка?
Она презрительно посмотрела на меня в поняла плечиками:
— Дамам не задают таких вопросов, корнет.
Под елкой оказалось много подарков: какие-то салфеточки, вышитые Эльфочкой для баронессы, а для Эльфочки — книги, золотые часики, жемчужная нитка на шею...
— Теперь, конечно, ты еще не можешь ее носить, — заметила бабушка. — Но когда я повезу тебя ко двору...
Не забыли даже меня, случайного гостя: в красивый портсигар из слоновой кости с художественной резьбой была всунута записочка с моим именем, и я, окончательно растроганный, поцеловал баронессе руку, а Эльфочка захлопала в ладоши.
— Ну, а теперь дядин подарок!
Белая картонная тютя была вытащена на середину гостиной, и мы принялись ее разворачивать. Картон, бумага, еще бумага...
Ах, какое это было чудесное королевство
Действительно, я никогда больше не видал таких художественных картонажей: старинный замок, строго выдержанный в готическом стиле, с четырьмя башнями по углам. В каждую башню вставляется фонарик, и тогда окна из красноватой слюды бросали алые отблески на белую вату, покрывавшую стены и золоченные крыши. Получалось с впечатление, будто бы в башнях действительно живые фигурки: старый звездочет, в мантии, усыпанный звездами, шут в колпаке с погремушками, прекрасная принцесса с прялкой. И чудесная золотая птица. Все фигуры были сделаны из воска и раскрашены, а птица настоящая, вызолоченная, с крыльями, усыпанными мелками драгоценными камнями. Она могла служить потом замечательным пресс-папье.
Отдельно же, на самом дне картонки, лежала французская книга, отпечатанная на желтой, плотной, как пергамент, бумаге, с позолоченными заставками и заглавными буквами — маленький шедевр печатного искусства — «Королевство Алых Башен».
Я заглянул через плечо Эльфочки, совсем забывшей о том, что она взрослая, и усевшейся тут же на ковре, среди обрывков бумаги, раскрыв па коленях книжку:
В королевство Алых Башен Принц пришел однажды юный, стройный, смелый и отважный, в раззолоченных шелках: кудри — нити золотые, а глаза как в небе, звезды; меч отточен в его ножнах, и улыбка на устах.
Подойдя к старинной башне, он поднялся на ступени
— Расскажи мне, что ты знаешь, тайну звездную открой!
Звездочет взглянул на принца, посмотрел на что-то в звездах, и в молчании суровом покачал лишь головой. Что же принцу было делать? Ко второй пошел он башне, где сидя верхом на троне, заливался смехом Шут:
— Ваша светлость, в нашем царстве только песни и веселье, — вы пойдите к третьей башне, не задерживайтесь тут.
А принцесса в третьей башне, как мечта была прекрасна... И, увидевши друг друга, оба поняли без слов... Потому, что в этом царстве, все любили без сомнений, все мечтали, не тоскуя, и пленялись без оков...
— Почему же эта птица заперта в четвертой башне из карбункулов рубинов темно-красных янтарей? Почему никто не знает и не видит этой птицы, и никто ей не раскроет в алых яхонтах дверей?
И, конечно, все случилось, предначертанное в звездах: Принц открыл у башни двери, и как пламя ввысь метнулась, улетела в небо птица золотая чудо-птица с странным именем — Любовь...
В королевстве Алых Башен горько плакали все люди — Шут, Принцесса, даже старый, очень мудрый Звездочет; и тогда Принц поднял руку и поклялся, что разыщет и обратно чудо-птицу в королевство принесет.
За столом, в моем куске «королевского пирога» оказался золотой, и Эльфочка торжественно надела мне на голову корону, уверяя, что она мне, очень идет, а я выбрал ее, конечно, королевой, хотя сперва, чтоб подразнить, предложил корону бабушке.
Уезжал рано утром, когда все в доме спали, чтобы не опоздать на поезд; около крыльца стояли воронью в клубах белого пара — было раннее зимнее утро, когда, как на скверных картинках, розовое небо и голубой снег. В передней, надевая шинель, услышал скрип и обернулся: с лестницы спускалась Эльфочка, запахивая на ходу обернулся: с лестницы спускалась Эльфочка, запахивая на ходу шелковый, подбитый лебяжьим пухом халатик.
— Прощайте, — смущенно прошептала она, — я... я хотела вас попросить — возьмите — на память — вот эту ладанку... знаете, на войне...
Она протянула мне старинную медную иконку Божьей Матери, и в глазах снова забегали лукавые огоньки:
— Вчера вы должны были исполнить любое мое желание, но я прошу вас сегодня, корнет.
Я взял ладанку, щелкнул шпорами, приложился к тоненькой, детской ручке, а потом, не удержавшись, рванул ее к себе и крепко поцеловал в губы.
Эльфочка ахнула, вырвалась и бросилась опрометью вверх по лестнице, оставив на пуговице, моего обшлага маленький комочек зацепившегося белого пуха.
Я выскочил на крыльцо.
— Пошел!
В королевстве Алых Башен стало сумрачно и глухо: развалился старый замок — первым умер в нем Король... и остались только башни, что, как прежде, возвышались, над страной, теперь узнавшей, что, такое страх и боль... Шут умолк и не смеялся; Звездочет еще стал строже; только в сердце у Принцессы слабо теплилась Мечта... А в четвертой, алой башне, где жила когда-то птица, птица, с именем чудесным, поселилась — Пустота...
И однажды... был Сочельник..., звезды вспыхивали в небе, все кругом покрыл, как ватой, белый искрящийся снег... В двери старой тусклой башне, где жила теперь Принцесса, постучался робко путник, попросился на ночлег. За столом уселись рядом: Шут, Принцесса, бедный путник, и совсем уже ослепший, старый, мудрый Звездочет.
— Я — сказал он, — твердо верю: никогда не лгали звезды, и когда настанут сроки, в эту башню Принц придет...
— Я пришел, — ответил путник, — только — где же королевство? Не развалины же эти — башни алых янтарей? Где ж прекрасная Принцесса? — Нет, конечно, не для этой я искал по свету птицу, всех чудесней и нежней... Я не видел королевства ни чудеснее, ни краше королевства Алых Башен, обойдя кругом весь свет... Правда, я прошел напрасно, ни найдя волшебной птицы, но и здесь нет Алых Башен, и Принцессы тоже нет...
А Принцесса, бросив прялку, посмотрела на пришельца:
— Нет, — она сказала твердо, — ты совсем не тот... не тот... Принц был юный, светлокудрый, и глаза его, как звезды; у тебя ж седые брови, и усталый, горький рот...
В королевстве Алых Башен — больше нету королевства: не узнавшие друг друга не имеют права жить; и потерянную радость, и потерянное счастье, суждено, как алый камень, в сердце горестно хранить...
Ах, Боже мой, Сочельник! Странный день в году, когда невольно вспоминаешь прошлое — хорошее прошлое, конечно, настоящую жизнь. И не только это: Рождество — это детский праздник, или вернее, праздник, когда и взрослые чувствуют себя детьми.
Мама, дом, детство, блестящая елки... я обычно, хожу в этот вечер под чужими окнами, заглядывая в них и стараясь представить себе, что там, у елки, такие же счастливые люди, каким и я был когда-то... Или забиваюсь в свой угол, зажигаю на столе свечку в наливаю стакан. Один.
Приглашали знакомые. Не пошел. Заработал к Рождеству немного денег и решил закатиться с компанией в ресторан. Там играет старый цыганский примас — скрипач Янко — старик совсем, а хорошо помнит офицеров моего полка. Да и в Добровольческой я с ним встречался... По крайней мере, хоть старое веселье помнит, а то разве, теперь умеют веселиться, ухаживать, по настоящему, любить?..
Ну, о любви то я и сам не вспоминаю, смешно... Чересчур много «любимых женщин», всех этих Адочек, Верочек... Надоели.
Пили до утра. Серпантин, воздушные шары, еще что-то... Играл Янко, танцевала акробатические танцы какая-то балерина, тонкая, гибкая, как змея.
Я ее видел впервые: недавно приехала. Но нашлись знакомые, пригласили к столу, а потом, под утро уже, поехали к ней пить кофе. Собственно говоря, собирался я один, потому что не все ли равно — она ли, другая?.. Но за мной увязалось еще нисколько.
Странное впечатление, когда выходишь на улицу на рассвете зимнего дня. Улицы кажутся такими тихими, подметенными снегом, праздничными. Сразу чувствуется почему-то, что по ним будут ходить в этот день спокойно и радостно, потому, что праздник... В английских книжках есть такие картинки Merry Crismas. Веселое Рождество.
У Людмилы Лэн — так значилось в афише — две меблированных комнаты, но может быть потому, что мы, войдя, сразу бросили пальто и шубы куда попало, они стали как-то особенно неуютными. На столе стояла маленькая елка, с приготовленными свечами.
Людмила сварила на электрическом кофейнике кофе, поставила ликер и, подойдя к столику, стала зажигать на елке свечи. Она, кажется, была трезвее всех.
— Теперь уж скоро утро, — сказал я. — Зачем вы зажигаете?
Она улыбнулась.
— А я для себя... Пейте, пожалуйста. Раз Рождество, значит, должна быть елка... — Она взяла какой-то красный фонарик, лежавший поделкой, осторожно разгладила его, выпрямила, зажгла.
Я подошел и обнял ее за плечи.
— Ну, дорогая... — хотел сказать, — пойдемте за стол, — и не кончил.
В руках у Людмилы Лэн была мятая, кое-где порванная, золотая башенка с алыми окнами из слюды.
— Это что у вас такое?
Она поставила башенку на подоконник.
— Старая игрушка... С детства еще. Мне подарили однажды на елку целый картонный замок... Королевство Алых Башен... И, как ни странно, каким-то чудом все-таки удалось сохранить одну башенку... Я с ней никогда не расстаюсь. В Сочельник зажигаю и ставлю на окно, — может быть, кому-нибудь и посветит этот огонек.
За столом кто рассмеялся и плоско сострил. Людмила на минуту прижалась лбом к стеклу. Я видел сбоку её лицо — темные круги под глазами, накрашенные губы, выбившийся пепельный локон. Синие глаза смотрели устало и спокойно. Они больше не удивлялись и не ждали ничего.
Да, теперь я узнал ее — тоненькую Эльфочку — из старой усадьбы, — старый дом, елка, Королевство Алых Башен, и я, двадцатилетний гусарский корнет...
И таким же вот, рождественским утром, первый — и последний наш поцелуй в темной передней.
Я прикоснулся к рукаву, как будто ожидая найти па нем еще тот комочек лебяжьего пуха, зацепившийся за пуговицу шипели — у Эльфочки был лебяжий халатик, легкий, как снежинка...
Сказать ей? Зачем? Разве, она узнает во мне — того — корнета? Да и я не узнал бы ее, если не эта башенка...
Я прошел в другую комнату, разыскал свою шляпу, пальто и вышел на улицу. Было холодно и зябко.
В большом доме, с темными окнами, на четвертом этаже, у самого подоконника виделся слабый, алый огонек...
Как кончалась та сказка?
«В королевстве Алых Башен...» так ведь нет же королевства...
Разве принц пришел обратно? «...растворилась в башню дверь...»
К черту башню! Нет, не помню...
Как сберечь нам в жизни сказку, если даже в этой сказке — горечь жизненных потерь?