Это был самый нервный заезд на моей памяти.
На работе царила неразбериха, и я до последнего надеялась, что поеду в авангарде, а не вместе со всеми. Приехать раньше, как можно раньше, и еще чуть-чуть пораньше, и еще капельку, просто чтобы отпустило уже.
Надежды, в общем-то, оправдались, но авангард объявил заезд на день позже, чем я рассчитывала. И вроде поняли, когда я постаралась объяснить, но этого "поняли" хватило только на то, чтобы меня спросили: "ну, ты потерпишь еще день?"
И за всем этим можно было не переживать, что больше ничего нет, что лоб захвачен коттеджами и чем-нибудь еще, идол спилен, скамейка сожжена (спойлер: нет), но потом мы высадились на берегу, и Алько с Гришей погребли вперед, а я осталась ждать. Вот буквально совсем рядом. Последний рывок. Просто сидеть и ждать.
Захваченные с собой книги я благополучно загрузила в герму и в байдарку, поэтому следующие два или три часа пыталась спать, доедала бургер и плакала. Разговаривала и пела и, конечно же, считаю, что все дальнейшее — целиком моя заслуга, это я нам эту ладогу выревела, как в прошлом году выревела дополнительную предосеннюю неделю, ага.
Когда Гриша вернулся, я была уже готовенькая. От недосыпа и переживаний зрение отказалось связываться с мозгом — картинка была, а обработать уже не получалось, особенно вдаль. Мучительно всматривалась в байдарочное весло, которое надо было чуть проворачивать, уйма сил на это уходило, а еще приходилось голову от лопасти к лопасти вертеть — ужас, один словом.
Зато потом все было хорошо.
Поляна наша, невытоптанная совсем, несколько дней жары, стремительный полет Альки и Паши за арбузом и мороженым в последний день этой жары, невыносимо неутихающий ветер, от которого нигде не спрятаться, будет шуметь — в ушах, в деревьях, за стенами палатки; и сорванный штормом тент, трепыхающий вырванным из земли шестом в лобановскую палатку, горизонтальный ливень, от которого со лба не видно воды; и подкрадывающийся с шумом по воде дождь — он всегда идет с воды, никогда с поля, и его всегда на воде видно; и встающий в поле месяц, и Серега, оказавший мне высокое доверие своим доверием: за руку цеплялся, выбирал, когда именно я буду ему еду в рот закладывать, куда поведу.
Выделил меня наконец из массы теть, дав имя. Как произносится "Ося" он так и не понял, поэтому я — набор гласных. Первая О, последняя чаще всего У, между ними — как повезет, произносится протяжно. Через несколько дней после возвращения обработал полученную информацию и объявил, что Паша — Пайху. На катамаране когда катались, просто затих и пялился. Почти полчаса. Никаких "дудуда", я не хочу сидеть, срочно надо поплескать руки в воде и а высидите-ка меня уже прямо здесь.
В радиалки очень собирались, в итоге метнулись только в одну, без ночевки. Догребли до открытой ладоги против ветра, радуясь, что хоть обратно по этому ветру под парусом пойдем (ха, три раза), поднатужившись, чуть обогнули остров, и были почти вынесены в каменную бухту. Так и планировалось, в общем-то. Скальники эти плоские, выглаженные, с гладкими же выемками, в которые набирается вода и стремительно нагревается, чуть дальше от берега местами вырастают, укутываясь мхами и лишайниками, местами уступают лесу. Оттуда гребанули к острову, который, не устану повторять, очень тепло нас встретил. Буквально: стоило к нему подойти, как холодный ветер с открытой ладоги сменился теплым от нагретых камней. Остров знает, как с порога завоевать чье-то сердце. Ну а потом — домой, гребя против ветра, петляя между островами — в одном месте совсем красивый проход был, узкий, едва кат поместился, и камыши по сторонам. И длинный, извилистый.
Где-то там потеряно весло Васенька. Всего их было шесть — Первое, Второе, Третье, Васенька, Пятое и Агдешестое, когда-то там одно попыталось уже от нас бежать, но добрый мужик нашел и пригреб его к нам; так что одно весло переименовали в честь этого мужика. Как мужика зовут, никто, конечно, не догадался спросить, вот оно и стало Васенькой. Какое уплыло навсегда, неизвестно, поэтому будем считать, что Васенька все-таки обрел желанную свободу.
На этом мне надоело печатать.