События сгладились и забылись, оставив после себя только ощущения.
И почему-то особенно хорошо запомнился теплый закатный свет, падавший на верхнюю часть ствола осины, и ветер, который сначала начинала шуметь березами где-то там, и только потом приходил к нам.
Ветер - это отдельная песня. Но о нем позже.
Пешком на две недели я ушла впервые. Раньше казались дикими поездки всего на три дня, но теперь я знаю, почему они такие короткие - везти продукты на пять дней было тяжело. А сидели почти три по пять - хорошо, Олег то и дело ездит на работу и, возвращаясь, привозил еду; еще нагружали тех, кто приезжал к нам на выходные.
Поясница после рюкзака была недовольна и ворчала, требуя мягкой твердой поверхности или хотя бы спинки кресла. Но хрен ей! Только кочки и камни, и никаких подпорок! Дня через три поясница смирилась.
Заметила тенденцию - первый котелок воды варится особенно долго. Видимо, костищу надо какое-то время, чтобы вспомнить, что оно кострище, а не какой-то там холодный круг из камней.
Лагерь наш был не просто лагерем, а лежбищем тюленей, которые почему-то называли себя зеленозадыми троллями.
Одна гроза прошла где-то в первые дни. Мы показали ей тент и даже натянули веревки, но гроза сказала "Ха!" и ветер вырвал тент, не дав его натянуть. Тогда Алька пошла на крайние меры, разделась и взяла бубен. Гроза пришла в восторг, одарила нас четырьмя радугами попарно и ушла, удовлетворенно порыкивая.
Соседи тоже впечатлились, и им вдруг перестали нравиться наши песни у костра. "Сохраняйте тишину" - орали они со свой стоянки. "Нарушение периметра! Нарушение периметра!" - заглушала их Ива. "Ура, Ива гавкает, как весело, я тоже хочу!" - радовался Гришка, так что подробностей соседской речи мы так ни разу и не услышали, кажется.
Уже к концу первой недели я прокачалась настолько, что дрова стали мягче подушки. Но спала я все равно на майках, засунутых в свитер.
У нас была целая Ладога. Берег зарос тростником, портящим вкус чая и живущей в нем (в тростнике) рыбы. Чай-то ладно, этожелес, а вот за рыбу обидно было.
Над Ладогой есть небо, об которое я разрядила фотоаппарт, потому что больше такого нигде нет.
Вторая гроза уже больше походила на грозу. Видимо, первая рассказала, как хорошо на нашей стоянке встречают ветер и льющуюся с неба воду.Или это тучка наябедничала - она утром мимо нас проскользнула, маленькая и пухлая, и буркнула что-то на прощанье. Алька звякнула ей в ответ бубном.
Вскоре мы обернулись и увидели: слева условно чистое небо, справа условно чистое небо, посередине - длинная серая полоса, не то чтобы уходящая в даль, но приходящая из нее.
(фото Эсты)
Мы сели ждать, когда же этого змея снесет ветром в сторону. Но змей твердо был намерен проползти ровно над нами.
Сначала он пролился таким тихим дождем, что вместо плясок с бубном мы пели ему колыбельные. Вернее, хотели, и даже спели Помеловского "Волынщика", а потом решили поорать Тикковскую "Ведьму".
"Что же вы, ребята, - где-то на середине песни сказала нам гроза. - Я так мирно дремала, а вы тут расшумелись".
И грянул гром. (То есть, он и раньше громыхал, но тут ветер поднялся и, как охарактеризовала Эста, дождь стал горизонтальным и с плотностью града). Пузо змея растеклось по всему небу, мы, навизжавшись и напрыгавшись по лужам, вернулись под тент, к костру, греться и пить ром. И два часа пели грозе песни, преимущественно колыбельные. Кажется, больше всего ей понравилась тишина - во время ужина она стала совсем тихой, снова собралась в ленту над нашими головами.
Весь оставшийся вечер мы сушили неубранные вещи.
А я вспомнила, что мне лень писать отчет. И даже фото вставлять в уже написанное.